Борис Акунин - Смерть на брудершафт (фильма 7-8) [«Мария», Мария… + Ничего святого]
Насчет исполнителя заглавной роли режиссер был спокоен. Этот не подведет.
11.35
Через двадцать минут маневровый паровозик, на малой скорости идущий от ближайшей станции, потянул через лес две открытые платформы, которые густо щетинились штыками. Люди в шинелях и круглых шапках поочередно поднимались, ждали команды.
— Поше-ел!
Один ловко, привычно спрыгивал на шпалы, отбегал и застывал на месте, пока что по стойке «вольно». Через сто метров точно так же спрыгивал следующий. Дорога, еще недавно пустынная, на глазах обрастала бордюром из живых серо-голубых столбов.
Там, где железнодорожное полотно делало изгиб, с внутренней его стороны, мужик в драном ватнике и треухе ковырял ломом пень. Рядом, у тележки, торчал подросток в длинном тулупе — складывал куски дерева в тачку.
Оба повернулись поглазеть на чудной поезд. Дядька почесал подбородок и снова взялся за работу. Парнишка зевнул, отвернулся. Шапка у него была нахлобучена на самые глаза.
Маленький состав прогрохотал мимо. Спереди к паровозу была прицеплена тележка, и два техника, свесившись вперед, внимательно смотрели на рельсы и шпалы. Ничего подозрительного не заметили, покатили себе дальше.
— Поше-ел!
В десяти шагах от собирателей топлива с грохотом приземлился усатый жандарм.
Оправился, подошел.
— Эй, мужичье! Вы чего тут? Не положено!
Крестьянин замычал.
— Немой, что ли?
Солдат замахал в сторону леса:
— Вали отсюда, вали! Нельзя! Малый, веди отсюда тятьку!
Подросток дернул мужика за рукав. Они вместе взяли тачку, отволокли на полсотни шагов в чащу, затрещали там валежником.
Служивый поглядывал на них строго прищуренным взглядом, но не забывал смотреть и вокруг. Согласно инструкции, до приближения литерного стоять полагалось сверху, на насыпи, чтобы вести наблюдение в обе стороны, а при появлении паровоза надлежало сбежать влево и, развернувшись к дороге спиной, взять на караул. «Влево» в данном случае обозначало внешнюю сторону дуги, так что остаться в живых у дозорного шансов не было, но он о том знать не мог и браво постукивал затекшими от долгого сидения ногами.
Зепп повел биноклем вправо — соседний постовой угадался по блику на штыке, мелькнувшему меж ветвей. Левого разглядеть не удалось. К моменту подхода поезда, когда солдаты спустятся с насыпи, майор собирался переместиться ближе к железнодорожному полотну. Оттуда обзор будет лучше.
Расчетное время прибытия поезда было половина первого, плюс-минус.
12.10
На лбу у камергера, под свесившейся прядью, блестели капли пота. Барон в сотый, наверное, раз попытался приподняться — и был усажен обратно. На диване с обеих сторон за ним бдили конвоиры.
— Вы сошли с ума! — закричал Штернберг, хотел взмахнуть руками — но был взят под локти и только заизвивался. — Сколько раз повторять: никаких бумажек я в окно не бросал! Я — шпион? Как вы смеете! Я буду жаловаться графу Фредериксу! Он знает меня двадцать лет!
Драматическая сцена длилась уже почти целый час, но Назимов особенно не торопился. Главный козырь он пока приберегал.
— Напрасно упираетесь. Ваши телеграммы перехвачены. Связной арестован. Операция не состоится. Кстати, в чем именно она заключалась?
— Какая операция? Хирургическая? — валял дурочку упрямый камергер. — Ничего не понимаю! Что такое «связной»? Кого еще вы арестовали? Тоже ни в чем не повинного человека, вроде меня?
Алексей в допрос не вмешивался. Сидел тихо, присматривался к изменнику. На данном этапе самое важное — не промахнуться с психологическим подходом. Для этого необходимо правильно определить мотивы предательства. Из-за чего аристократ, носитель высокого придворного чина, пошел на сотрудничество с врагом? Из-за денег, из-за убеждений или из-за чего-то иного? Пока ответ был неочевиден.
Полковник разогнал ладонью табачный дым, плотно клубившийся в тесном купе. Поезд мчался на курьерской скорости, за окном тянулся нескончаемый хвойный лес.
— Да, один из задержанных, вероятно, ни при чем. Зато второй — наверняка исполняет роль связного. Который — статский советник Брауде из Ревеля или адвокат Липицкий из Москвы?
Романов ждал реакции барона: как он себя поведет, когда эти имена будут названы?
Штернберг удивился.
— Сергей Брауде — муж моей сестры Аделаиды. Липицкий — мой поверенный в делах! Конечно, я нарушил правила, когда отправил личные депеши вместе с казенными. Но это не повод для ареста! А уж Брауде с Липицким точно ни в чем не виноваты!
Тогда Георгий Ардалионович вопросительно поглядел на контрразведчика: не пора? Алексей кивнул.
— Вы мне надоели, Штернберг. — Назимов взял со стола петроградскую телеграмму и личное дело камергера. — О вас был сделан срочный запрос в надлежащие инстанции. Из Корпуса пограничной стражи дали любопытную справочку. В тринадцатом и четырнадцатом годах вы шесть раз пересекали границу с Германией, по частному паспорту. А между тем ни ваше начальство, ни ваши сослуживцы об этих поездках ничего не знают. Из Охранного отделения протелефонировали вашей супруге Марии Карловне. Она сказала, что в Германию вы ездили по служебным надобностям. Что ж это за командировки, о которых в вашем формуляре нет никаких упоминаний?
И здесь сразу стало ясно, что противник сломлен. Черты барона исказились ужасом.
— Они… они сказали Маше, что это были не командировки?! О боже…
Он простонал, закрыл лицо ладонями, но конвоиры немедленно водворили руки на место — не положено.
Полковник подмигнул поручику: «Как я его? Сейчас птичка запоет».
Птичка запела, да не про то.
— О-о-о… — У Штернберга на белесых балтийских глазах выступили слезы. — Что вы натворили! Теперь все кончено! Вы разбили мою семью!
— При чем здесь семья? — не мог понять Назимов, а Романов сдвинул брови. Что-то здесь было не так, совсем не так.
— Да, у меня связь в Баден-Бадене… Давняя… — обреченно повесил голову барон.
Георгий Ардалионович подбодрил его:
— Связь, так-так!
— Что «так-так»?! — Голос арестованного задрожал от отчаяния. — Что «так-так»?!
— Рассказывайте про связь.
— Это драма всей моей жизни! Любимая женщина. Я навещал ее. Втайне от всех. Жене говорил, что еду в командировку…
— Обычная история, не вы первый. Влюбились в даму, она оказалась агентом германской разведки. Рассказывайте, рассказывайте.
Барон взорвался:
— Сами вы агент разведки! Она кельнерша в казино… У нас безумная, безумная любовь. Господи, что вы натворили! Вы погубили Машу! Она истеричка, она руки на себя наложит! У нас трое детей! Представляю, что сейчас творится дома! Что именно ваши болваны сказали Маше? Я должен знать дословно…
Не дослушав душераздирающих причитаний камергера, Алексей тихо поднялся и вышел в коридор.
Дверь сусалинского купе, как обычно, была нараспашку. Журналист, грызя мундштук папиросы, вставлял в каретку лист.
— Есть вопрос, — сказал с порога Романов.
— Сейчас не могу. Занят!
Пальцы борзописца запрыгали по кнопкам, по странице поползла строчка.
— Что вы делаете?!
Поручик выдрал лист, скомкал. Нависнув над сидящим, спросил сдавленным от ярости голосом:
— Отвечать! Зачем Штернберг дожидался вас в купе? Вчера утром. В начале десятого.
Пресс-атташе, кажется, понял: тут что-то важное. Взъерошил волосы.
— Штернберг? Разве он у меня был? Вчера утром, говорите? А, помню. Вы еще в тамбур холоду напустили. Я тогда вообще к себе не заходил, прошел мимо. Мне нужно было в первый вагон. А в чем, собственно…
Но офицер только стукнул кулаком по ни в чем не повинной машинке и выбежал вон.
— Где лакей? — задыхаясь, спросил он у охранника, которому полковник велел стоять в коридоре. — Не видел?
— Который? Федор или этот, как его, плешивый…
— Федор!
— В шестом, у фрейлины. Чай подает.
12.18
— Алексей Парисович?
Удивленная внезапным, без стука, вторжением Одинцова подняла глаза и поразилась еще больше. Сладкоголосый певец, который минувшей ночью чаровал ее колдовскими песнопениями, обратился в дикого зверя: зубы ощерены, глаза горят бешенством, на лбу надулась жила.
Без единого слова поручик схватил камер-лакея за плечо, развернул к себе и ударом кулака сшиб с ног. С подноса полетели фарфор и серебро, опрокинулся самовар, а Федор рухнул на диван, закрыл голову руками — и вовремя, потому что избиение продолжилось.
— Гадина! — выкрикивал Романов, лупя то справа, то слева. — Подлая гадина! Это ты выкинул листок! Наврал про Сусалина, потом про Штернберга!
Маленькая рука ухватила его локоть.
